Эта статья посвящена одному неприглядному аспекту мировоззрения Федора Достоевского, а именно его отношению к войне. Войну он любил и всячески прославлял. Копаться в заблуждениях и слабостях гения не очень красиво, но здесь случай особый. Мне интересно было разобраться, как гуманизм в Достоевском мог совмещаться с прославлением такого отвратительного явления как война и как "теологию войны" совмещали с христианством другие религиозные люди.
Начнем со статьи Достоевского "Парадоксалист" из "Дневника писателя" за апрель 1876 года. Она короткая, и там почти каждое предложение - перл, поэтому я приведу обширные цитаты из этой статьи. Писатель сообщает, что у него есть знакомый "парадоксалист" и "мечтатель". Человек он мирный и штатский, тем не менее войну он защищал. Делал он это, может быть, единственно из желания поиграть в парадоксы. И все же писатель, публикуя этот текст, был вполне серьезен.
Парадоксалист осуждал только войну гражданскую. Но международная война, на его взгляд, приносит лишь одну пользу во всех отношениях, а потому совершенно необходима. "Помилуйте, - вопрошал его писатель, - народ идет на народ, люди идут убивать друг друга, что тут необходимого?" На это Парадоксалист ответил следующее:
"Ложь, что люди идут убивать друг друга: никогда этого не бывает на первом плане, а, напротив, идут жертвовать собственною жизнью - вот что должно стоять на первом плане. Это же совсем другое. Нет выше идеи, как пожертвовать собственною жизнию, отстаивая своих братьев и свое отечество или даже просто отстаивая интересы своего отечества. Без великодушных идей человечество жить не может, и я даже подозреваю, что человечество именно потому и любит войну, чтоб участвовать в великодушной идее. Тут потребность".
Да разве человечество любит войну? - продолжал вопрошать писатель.
"А как же? Кто унывает во время войны? Напротив, все тотчас же ободряются, у всех поднят дух, и не слышно об обыкновенной апатии или скуке, как в мирное время. А потом, когда война кончится, как любят вспоминать о ней, даже в случае поражения!.. У всякого праздник в душе".
Но разве, продолжал писатель, не найдется великодушных идей без войны? Напротив, во время мира им еще удобнее развиться.
"Совершенно напротив, совершенно обратно. Великодушие гибнет в периоды долгого мира, а вместо него являются цинизм, равнодушие, скука и много - много что злобная насмешка, да и то почти для праздной забавы, а не для дела. Положительно можно сказать, что долгий мир ожесточает людей. В долгий мир социальный перевес всегда переходит на сторону всего, что есть дурного и грубого в человечестве, - главное к богатству и капиталу. Честь, человеколюбие, самопожертвование еще уважаются, еще ценятся, стоят высоко сейчас после войны, но чем дольше продолжается мир - все эти прекрасные великодушные вещи бледнеют, засыхают, мертвеют, а богатство, стяжание захватывают все...Долгий мир производит апатию, низменность мысли, разврат, притупляет чувства. Наслаждения не утончаются, а грубеют. Грубое богатство не может наслаждаться великодушием, а требует наслаждений более скоромных, более близких к делу, то есть к прямейшему удовлетворению плоти. Наслаждения становятся плотоядными. Сластолюбие вызывает сладострастие, а сладострастие всегда жестокость. Вы никак не можете всего этого отрицать, потому что нельзя отрицать главного факта: что социальный перевес во время долгого мира всегда под конец переходит к грубому богатству".
Но наука, искусства - разве в продолжение войны они могут развиваться?- вопрошал писатель.
"Наука и искусства именно развиваются всегда в первый период после войны. Война их обновляет, освежает, вызывает, крепит мысли и дает толчок. Напротив, в долгий мир и наука глохнет. Без сомнения, занятие наукой требует великодушия, даже самоотвержения. Но многие ли из ученых устоят перед язвой мира? Ложная честь, самолюбие, сластолюбие захватят и их...В искусстве то же самое: такая же погоня за эффектом, за какою-нибудь утонченностью. Простые, ясные, великодушные и здоровые идеи будут уже не в моде: понадобится что-нибудь гораздо поскоромнее; понадобится искусственность страстей. Мало-помалу утратится чувство меры и гармонии; явятся искривления чувств и страстей, так называемые утонченности чувства, которые в сущности только их огрубелость. Вот этому-то всему подчиняется всегда искусство в конце долгого мира. Если б не было на свете войны, искусство бы заглохло окончательно".
А как же христианство? - спросил писатель. Но Парадоксалист заметил, что библейские тексты пророчествуют, что войны не прекратятся до "кончины мира", а затем продолжил:
"Я сам первый возрадуюсь, когда раскуют мечи на орала. Но вопрос: когда это может случиться? И стоит ли расковывать теперь мечи на орала? Теперешний мир всегда и везде хуже войны, до того хуже, что даже безнравственно становится под конец его поддерживать: нечего ценить, совсем нечего сохранять, совестно и пошло сохранять. Богатство, грубость наслаждений порождают лень, а лень порождает рабов... Замечу еще, что в период мира укореняется трусливость и бесчестность. Человек по природе своей страшно наклонен к трусливости и бесстыдству и отлично про себя это знает; вот почему, может быть, он так и жаждет войны, и так любит войну, он чувствует в ней лекарство. Война развивает братолюбие и соединяет народы".
Как соединяет народы? - засомневался писатель. Но Парадоксалист сообщил, что это именно так - война заставляет их уважать друг друга:
"Война освежает людей. Человеколюбие всего более развивается лишь на поле битвы". Но разве народ не страдает в войну больше всех, не несет разорения и тягостей? "Может быть, но временно; а зато выигрывает гораздо больше, чем теряет. Именно для народа война оставляет самые лучшие и высшие последствия... Война равняет всех во время боя и мирит господина и раба в самом высшем проявлении человеческого достоинства - в жертве жизнию за общее дело, за всех, за отечество... Пролитая кровь важная вещь. Взаимный подвиг великодушия порождает самую твердую связь неравенств и сословий. Помещик и мужик, сражаясь вместе в двенадцатом году, были ближе друг к другу, чем у себя в деревне, в мирной усадьбе".
Писатель далее сообщает: "Я, конечно, перестал спорить. С мечтателями спорить нельзя". Но кто же этот Парадоксалист, знакомый Достоевского? Кто этот загадочный "мечтатель"? Да это сам Достоевский, только слегка шаржированный. О том, что его взгляды совпадали со взглядами Парадоксалиста, свидетельствуют фрагменты других статей Достоевского из "Дневника писателя". Я приведу их ниже.
Начнем со статьи Достоевского из "Дневника писателя" за апрель 1877 года с характерным названием: "Не всегда война бич, иногда и спасение". Речь там идет о русско-турецкой войне 1877-1878 года. В этой статье писатель иронизирует по поводу сожалений гуманистов относительно крови, проливаемой во время войны, называя их "буржуазными нравоучениями". Далее он заявляет: "Подъем духа нации ради великодушной идеи - есть толчок вперед, а не озверение". И это несмотря на то, что война - "несчастье".
При этом писатель проводит различие между справедливой войной и войной буржуазной ради интересов "ненасытной биржи". Русско-турецкую войну за освобождение "братьев-славян" Достоевский считал справедливой. Более того, вопреки своим соображениям о пользе войны Достоевский пишет в конце статьи, что эта война есть "первый шаг к достижению того вечного мира, в который мы имеем счастье верить".
Однако всеми этими соображениями Достоевский остался не удовлетворен и написал статью "Спасает ли пролитая кровь?", которая идет в "Дневнике писателя" следом. В ее начале писатель опять проявляет иронию по отношению к стенаниям о пролитой на войне крови и заявляет, что во время мира вообще проливается больше крови (?). А затем появляются рассуждения вполне в духе Парадоксалиста:
"…Скорее мир, долгий мир зверит и ожесточает человека, а не война. Долгий мир всегда родит жестокость, трусость и грубый, ожирелый эгоизм, а главное - умственный застой. В долгий мир жиреют лишь одни палачи и эксплуататоры народов".
Эти мысли Достоевский подробно развивает далее. Он пишет, что мир способствует обогащению кучки людей, а затем они заражают остальных "развратом" и "цинизмом". Кроме того, богатство рождает "грубость чувств", в результате чего чувство изящного превращается в жажду грязных излишеств. Непомерно разрастается сладострастие, а вместе с ним и жестокость. Параллельно растет и "трусливая забота о самообеспечении". Затем теряется солидарность и братство людей. В результате внутреннего загнивания "буржуазный долгий мир" сам, наконец, начинает требовать войны, причем не во имя благородной цели, а исходя из "жалких биржевых интересов".
Справедливая же война, по мнению Достоевского, очищает воздух общества и братски соединяет его в духе солидарности. Далее писатель вопрошает: разве существовали европейские нации без войн? А раз нет, следовательно, "война необходима для чего-нибудь, целительна, облегчает человечество". Но это только в том случае, если война ведется ради благородной цели, а не для примитивного захвата.
Следующая пронизанная милитаризмом статья Достоевского - это "Война. Мы всех сильнее" из "Дневника писателя" за апрель 1877 года, написанная по поводу объявления войны Турции. Там писатель пишет, что после этого народ устремился в церкви молиться о победе русского оружия. В церковь пошел и сам Достоевский. Как пишет в своих воспоминаниях жена писателя Анна Григорьевна, когда прочитали манифест о начале русско-турецкой войны, Достоевский пришел в Казанский собор. Через полчаса Анна Григорьевна нашла мужа в уголке собора, до того погруженного в молитву, что вначале он даже не узнал ее (Достоевская А.Г. М., 1994, с.125). Вернемся, однако, к статье "Война. Мы всех сильнее":
"Нам нужна эта война и самим; не для одних лишь "братьев-славян", измученных турками, подымаемся мы, а и для собственного спасения: война освежит воздух, которым мы дышим и в котором мы задыхались, сидя в немощи растления и в духовной тесноте. Мудрецы кричат и указывают, что мы погибаем и задыхаемся от наших собственных внутренних неустройств, а потому не войны желать нам надо, а, напротив, долгого мира, чтобы мы из зверей и тупиц могли обратиться в людей, научились порядку, честности и чести... Нет, нам нужна война и победа. С войной и победой придет новое слово, и начнется живая жизнь, а не одна только мертвящая болтовня как прежде,- да что как прежде: как до сих пор, господа!"
В "Дневнике писателя" за ноябрь 1877 года можно обнаружить текст под названием "Толки о мире. "Константинополь должен быть наш" - Возможно ли это? Разные мнения". И это не единственная статья Достоевского про Константинополь. В своих текстах из "Дневника писателя" на тему русско-турецкой войны и "восточного вопроса" он просто бредил этим самым Константинополем, который "должен быть наш", и считал, что, захватив Стамбул, Россия станет вождем православного Востока. Этой теме посвящена и его статья "Еще раз о том, что Константинополь, рано ли, поздно ли, должен быть наш" из "Дневника писателя" за март 1877 года.
О том, что взгляды Парадоксалиста совпадают с мыслями самого Достоевского, свидетельствует также фраза из его письма к племяннице Софье Ивановой от 17 августа 1870 года:
"Без войны человек деревенеет в комфорте и богатстве и совершенно теряет способность к великодушным мыслям и чувствам и неприметно ожесточается и впадает в варварство".
Сентенция "блаженны миротворцы" могла бы стать эпиграфом к христианской теологии войны и мира. И все же христианство не отрицает войну. Симптоматично, что и евангельские тексты не отрицают профессию солдата. Так, воинам, которые спрашивали Иоанна Крестителя о том, что им делать, тот ответил: "никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованием" (Лук.3:14). Сам Иисус не велел капернаумскому сотнику оставить свою службу (Мф.8:5-13), а апостол Петр не говорил этого сотнику Корнилию (Деян.10:1-48).
Тем не менее согласно христианству война есть проявление греха. В этом смысле симптоматична книга "О Граде Божием" одного из наиболее крупных теологов ранней Церкви блаженного Августина (354-430 гг.). В этой книге развивается мысль о том, что мир между народами есть дар Божий. Однако уже во времена Августина христианство стало государственной религией Римской империи, а потому возник естественный заказ на оправдание войны. Но еще ранее в иудео-христианской традиции существовало представление о "священной войне". Таковой, если следовать Ветхому Завету, было завоевание древними евреями Ханаана. Позднее мусульмане вели джихад, "священную войну", распространяя свой ислам.
Развивая положения Августина, католический философ Св.Фома Аквинский (1225-1274 гг.) характеризовал мир как одну из важнейших добродетелей и осуждал войны, как в общественно-политическом, так и в личностном аспекте. Однако это не означает, что он вообще исключал право на войну из жизни общества. По его мнению, война допустима, если она является справедливой. При этом под разряд справедливых войн согласно Св.Фоме автоматически попадали все войны, развязываемые светскими владыками, потому что они были "помазанниками Божьими".
При этом "помазанники Божии", развязывая очередную бессмысленную войну, требовали от людей проявлять мужество. Для них люди представляли собой всего лишь игрушечных солдатиков и пушечное мясо. Как говорил прусский король Фридрих II Великий (1712-1786 гг.), если бы люди знали, по каким ничтожным поводам монархи затевают войны, они не дали бы им организовать ни одну "приличную войну".
После экономической победы буржуазии и формирования европейских наций Церковь часто становилась служанкой патриотизма. Анри Барбюс своем романе "Огонь", посвященном ужасам Первой мировой войны, приводит впечатляющий рассказ французского летчика о том, как в воскресенье утром, летая над линией огня, он заметил, что и у немцев и у французов священники служили воскресную мессу.
В некотором смысле Первая мировая война - это поворотный пункт в военной истории человечества. Вторая мировая война, конечно, была более жестокой и кровавой, однако без поражения Германии в Первой мировой и мира, данного немцам на крайне унизительных условиях, она едва ли была бы возможна.
Вообще говоря, причины, которые привели мир к Первой мировой войне, до сих пор остаются загадкой для историков. Однако, не следует забывать, что эта война готовилась в уютных кабинетах интеллектуалов, которые создавали философию и теологию войны. Это в особой мере относится к Германии. В ней "теологию войны" активно разрабатывали некоторые философы-идеалисты. Фельдмаршал Гельмут фон Мольтке однажды заметил:
"Вечный мир - это мечта, и не самая прекрасная. Война - часть Божественного миропорядка. В ней находят развитие самые лучшие человеческие добродетели: отвага, самоотверженность, верность долгу и готовность принести в жертву собственную жизнь. Без войны мир погрузился бы в трясину материализма". (Архимандрит Кирилл (Говорун). Завтра была война).
Эти высказывания находится вполне в духе размышлений Достоевского о войне и работ тех, кто разрабатывал в Германии "теологию войны". Согласно теологам и философам войны она имеет оправдание и даже необходима, если ведется ради возвышенных целей. А самая возвышенная цель - это борьба с заблуждениями соседних народов и их недостаточной "духовностью". Эта теология постепенно вызревала в немецкой философии. Для Германии "недоделанным" народом был прежде всего народ Франции, зараженный, по мнению немцев, вирусом республиканства и демократии. Победа Пруссии во франко-прусской войне 1870-1871 гг. стала для многих немцев знаком избранности, признаком того, что Бог предопределил им быть "молотом Божиим" в истории.
Церкви Германии всячески поддерживали это самоощущение немецкого народа. К 1914 году сформировалось то, что Карл Хаммер назвал "немецкой теологией войны". Большинство немецких богословов перед Первой мировой войной поддерживало военное мессианство Германии, причем это касалось теологов весьма авторитетных, таких как Альбрехт Ричль и Адольф фон Гарнак. И это имело свою предысторию. Несколько поколений теологов, начиная с Фридриха Шлейермахера, который считал, что в войне с Наполеоном Бог был на стороне Пруссии, развивали мысль о богоизбранности немецкой нации.
Патриотизм стал постулатом практически религиозным. В 1902 году кильский богослов Отто Баумгартен опубликовал проповедь, тут же ставшую чрезвычайно популярной. Он доказывал, что религиозный долг каждого - становиться выше своих индивидуальных интересов и быть готовым отдать жизнь за родину. Добавлю, что его коллеги всячески поддерживали колониальные захваты кайзера Вильгельма и наращивание ради этого военной и морской мощи Германии.
Еще один авторитетный богослов того времени, Фердинанд Каттенбуш, в своем памфлете "Нравственное право воевать" ради оправдания немецкого империализма предложил своеобразную герменевтику слов Христа о любви к ближнему. По его словам, дух любви к ближнему может быть осуществлен христианином в его желании исправить ближнего, а это возможно делать также путем принуждения и военной силы. Каттенбуш верил, что каждая нация имеет свою душу, причем у некоторых из них душа поражена пороком, а потому они нуждаются в военной интервенции ради собственного исправления. При этом немецкая душа является самой чистой из всех европейских и потому имеет право судить, кто нуждается в исправлении при помощи военного наказания (Архимандрит Кирилл (Говорун). Завтра была война).
Что касается Франции, то в высказываниях ее философов можно найти соображения об особой духовности французов. В конце XVIII века после Великой Французской революции сформировалось целое учение о "революционной войне", которая также была оценена как священная. Франция при этом рассматривалась в качестве носителя передовых идеалов свободы, равенства, братства. Наполеон был убежден в том, что своей военной экспансией он несет покоряемым народам идеалы свободы.
Свой аналог "теологии войны" был в Британской империи, которая считала себя форпостом цивилизованного мира, страной-мессией.
"Теология войны " существовала и в России. Она была элементом государственного православия, которое просто по определению должно было освящать войны, которые вело царское правительство. Русская Православная Церковь много раз благословляла народ на участие в войне. Так, в 1380 году преподобный Сергий, игумен и чудотворец Радонежский, благословил русское войско во главе со святым благоверным князем Дмитрием Донским на битву с татаро-монгольскими завоевателями. В 1612 году святитель Гермоген, Патриарх Московский и всея Руси, благословил народное ополчение на борьбу с польскими интервентами. В 1813 году, во время войны с французскими захватчиками, святитель Московский Филарет говорил своей пастве:
"Уклоняясь от смерти за честь веры и за свободу Отечества, ты умрешь преступником или рабом; умри за веру и Отечество - ты примешь жизнь и венец на небе" (Основы социальной концепции Русской Православной Церкви).
А когда разразилась Первая мировая война, во всех церквах читались молитвы о победе русского оружия. В России "теология войны" не была так разработана как в Германии, но она все же была. Рассказ Достоевского "Парадоксалист" - это один из образцов российской "теологии войны". Но может быть, как утверждается в начале рассказа,- это лишь "игра в парадоксы", безобидная литературная игра?
Не так уж эта статья безобидна. Копаясь в картотеке Ленинки, в ящике, посвященном Достоевскому, я наткнулся на брошюру "Оправдание войны", вышедшую в России в 1915 году, то есть в самый разгар Первой мировой. В брошюру вошли статья Достоевского "Парадоксалист" и рассказ Владимира Соловьева "Генерал". Так что "мысли" Достоевского о пользе войны аукнулись. Замечу, что именно эта бессмысленная война, а вовсе не "бесы" стала основной причиной Великой Октябрьской социалистической революции. Без тяжелейшей усталости от мировой войны революция едва ли стала бы возможной. Между тем, в ходе этой войны погибло около миллиона офицеров и "нижних чинов". Кто же ответит за эти жертвы?
ХХ век ознаменовался не только двумя чудовищными мировыми войнами, но и изобретением ядерного оружия, которое даже было использовано. Церковь осуждает ядерную войну как безусловное зло. Тем не менее, находились теологи, которые оправдывали ее, причем не только в качестве права на ответный удар. Некоторые освящали ядерную войну как таковую. Иногда это были весьма влиятельные лица. Так, глава англиканской церкви архиепископ Кентерберийский Джеффри Фишер утверждал:
"Бог, возможно, предопределил, что человечество должно уничтожить себя водородными бомбами. Ибо нигде в Священном писании не сказано, что человечество будет существовать вечно, но там имеется много мест, в которых говорится как раз противоположное" (Суглобов Г.А. Союз креста и меча, 1969).
Исходя из предопределения ядерного гриба Самим Богом, Фишер призывал "основывать политику на том, чтобы не препятствовать осуществлению этой возможности" (Великович Л.Н. Критика клерикальных концепций войны и мира). В этом отношении весьма характерен изданный в 1948 году "Католический кодекс международной морали", в котором благословлялась ядерная война. На сессии Баварской Католической Академии, состоявшейся в феврале 1959 года в Вюрцбурге, обсуждавшей вопрос об отношении церкви к атомной войне, бывший советник папы Пия XII, иезуит Г.Гундлах говорил: "Есть такие ценности, что для их защиты допустимо применение атомного оружия и это не является безнравственным" (Великович Л.Н. Критика клерикальных концепций войны и мира).
Осуждая участие христиан в борьбе против ядерной войны, протестантский теолог Г.Асмуссен спрашивал, что им важнее - тело или душа. На вопрос: "Что же такое атомная бомба?" - наш теолог отвечал:
"Атомная бомба является наказующей розгой в руках Бога... Таким способом наши политики будут в состоянии исполнять все служебные обязанности. Завтра наступит день Страшного Суда" (Великович Л.Н. Каски и сутаны: религия на службе западногерманских империалистов).
Тем, кто допускает использование ядерного оружия, я посоветовал бы посмотреть фильм Ролана Быкова "Письма мертвого человека". Весьма отрезвляет. С другой стороны, хотя атомная бомба - это безусловное зло, она же стала условием мира между сверхдержавами. Эту морально-этическую двойственность атомной бомбы на заре ядерного века подметил крупный американский протестантский теолог Рейнхольд Нибур:
"...Необходимость использования угрозы атомного уничтожения в качестве инструмента для сохранения мира представляет собою трагический элемент в нашей современной ситуации. Трагедия вызывает восхищение и одновременно - сожаление, поскольку она сочетает в себе высокое благородство и греховность" (цит. по Обухов А. Ядерное оружие и христианская этика).
Преемник Пия XII на папском престоле Иоанн XXIII отказался следовать курсу своего предшественника. Реалистически оценивая сложившееся в мире положение, он пришел к выводу о необходимости изменения позиции Римско-Католической Церкви. Иоанн XXIII высказался за мирное сосуществование государств с различным социальным строем и за прекращение гонки вооружений. Еще более отчетливо эта тенденция проявилась в высказываниях папы Иоанна Павла II (Великович Л.Н. Теология мира или апология войны?).
Тема "теологии войны" оказалась особо актуальной в современной России. И для этого было несколько причин.
Христианство в некотором смысле является весьма воинственной религией. Согласно ей в Космосе идет ожесточенная война между силами добра и зла, между Богом и сатаной. И эта брань идет также на земле. В Послании апостола Павла к Ефесянам написано:
"Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных" (Еф.6:12).
Стоит пояснить, что здесь имеются в виду не реальные "начальства" и "власти", а элементы иерархии злых духов. Однако это не означает, что такого рода "духовная брань" никак не перетекает на светские порядки. Армагеддон - последняя битва между силами добра и зла (Откр.16:16) - будет отнюдь не только духовным событием.
Одна из причин возникновения "теологии войны" в современной России состоит в том, что у нас Церковь соединилась с государством. В конституции, правда, сохранился принцип отделения Церкви от государства, однако он существует там достаточно формально. И раз Церковь находится в союзе с государством, то она должна обслуживать также функцию освящения военной силы. Делает это Церковь охотно, совсем как в царской России. Например, разрабатывается проект введения института военных священников, которые духовно окормляли бы "солдатиков". Упомяну также шокирующие сцены окропления святой водой атомных подводных лодок и ракет стратегического назначения. Церковь вообще объявила Св.Варвару Великомученицу куратором ракетных войск стратегического назначения.
Мы, как известно, "встали с колен" и начали встревать в военные конфликты по всему миру, включая события в Сирии, Ливии, Центральноафриканской Республике. Определенное вмешательство России присутствует также в событиях на Донбассе. Все это опять же потребовало духовного осмысления и освящения со стороны Церкви.Более того, сегодня уже можно говорить о возникновении "политического православия". В этом смысле заслуживает особого внимания программная статья Егора Холмогорова "Религии последнего времени". Холмогоров предложил некую концепцию военно-политического противостояния на земле в преддверии "конца времен". Название статьи Холмогорова и ее содержание позволяют протянуть нить к другой причине распространения "теологии войны" в современной православной России: это ожидание близости конца света, который завершится Армагеддоном - последней битвой между силами добра и зла (Откр.16:16).
Распространение ожиданий конца света связано с продолжением процесса секуляризации. Почва медленно, но верно уходит из-под ног Церкви. Нарастает процесс глобализации, а в нашей стране все усугубляется постепенной экспансией европейских ценностей. В результате, в Церкви крепнет психология "осажденного града".
В своей статье Холмогоров пишет, что сейчас наступило время возникновения "политических религий", в том числе "политического православия". И здесь Холмогоров проводит аналогию с идеей "осевого времени" немецкого философа Карла Ясперса, который утверждал, что где-то в районе VII века до нашей эры в различных странах возникло духовное пробуждение. Время, в котором мы живем, согласно Холмогорову является "последним", а "политические религии" являются реакций на проект модерна и пронизаны эсхатологическими настроениями. Холмогоров предлагает для "политических религий" термин "армии апокалипсиса". Приведу одно из его высказываний:
"... Политические религии выступают как бы боевыми знаменами, под которыми собираются люди, чтобы идти в последнюю битву. Именно поэтому автор этих строк в свое время предложил для политических религий наименование "армий апокалипсиса"" (Холмогоров Е. Религии последнего времени).
Это не значит, что "политическое православие" выступает за слияние с государством. Тем не менее православный, имперский, сверхнациональный порядок "политическим православием" Холмогоровым приветствуется.
Идею "последней битвы" использует актер и священник-шоумен Иван Охлобыстин. Презентуя осенью 2011 года свой идеологический манифест под названием "Доктрина-77", он наполнил свою речь словосочетаниями и клише из военно-эсхатологического лексикона: "наступает время последних приготовлений", "пусть наши дети растут в обществе, культивирующем апокалиптический максимализм", "горе нам, если мы будем бессильны". Сам трактат Охлобыстина представляет собой путаное, ужасно многословное произведение, которое плохо поддается анализу. Но я все-таки приведу оттуда пару фрагментов, имеющих отношение к теме грядущей войны:
"Мы созданы для войны. И нам нет места в обычной мирной жизни. Так ли это плохо? Да, это очень плохо. Но это так, мы такие. Мы всегда были такими. Наши предки из огромного количества племен, смешавшихся на заре времен, не были толком ни землепашцами, ни скотоводами, ни ремесленниками, ни оседлые, ни кочевые. Так волею геополитических преобразований сформировался уникальный этнос...В принципе, все готово. Рано или поздно нас сотрут как нацию с лица земли. Это нормально! Это по плану. Об этом нас предупреждали святые. Наша задача - победить и исчезнуть! Потому что в мирной земной жизни нам нет места! И выражаясь, наверное, излишне высокопарно, но подходящим для описания наших будущих судеб слогом - нас ждут другие дороги, уже начертанные Господом для своих преданных рабов. Дороги увлекательных приключений и блистательных триумфов. Наступает время последних приготовлений. Не должно быть ничего лишнего. Нашим детям стоит параллельно постигать теорию управления электронных-цифровых машин и боевых искусств" (Охлобыстин И. Доктрина-77).
Тема войны и близкого конца света присутствует в выступлении отца Алексея Мороза "Третья мировая война и царство антихриста". При этом автор находится в плену стереотипной и широко распространенной в православной среде идеи о всемирном иудео-масонском заговоре, который готовит приход антихриста. Россия согласно отцу Алексею находится на прицеле. С ее ценностями ведется жестокая война. По его мнению Третья мировая война уже началась:
"Это война за перекодирование русских людей в совершенно иной, чуждый для них потребительский код, чуждый русскому человеку, безрелигиозный, оккультного характера, исполненный гедонизма, направленный на потребление, эгоизм и удовольствие" (Мороз А. Третья мировая война и царство антихриста).
В Основах социальной концепции Русской Православной Церкви утверждается, что война есть зло, порождаемое злоупотреблением даром свободы, данной человеку Богом. Вместе с тем, в Основах оговариваются случаи, когда война оказывается вынужденной мерой, неизбежной и справедливой. При этом смерть на войне рассматривается как высшее жертвенное проявление любви, а далее идет ссылка на Евангелие от Иоанна, где написано: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин.15:13).
Стоит также обратить внимание на некоторые высказывания отца Всеволода Чаплина. В 2015 году в эфире радио "Эхо Москвы" отец Всеволод высказался вполне в духе соображений Достоевского, что война нужна для встряски общества и освобождения его от потребительского и гедонистического плена. Он, в частности, заявил:
"Мир долгим не бывает, мир сейчас долгим, слава Богу, не будет. Почему я говорю "слава Богу" - общество, в котором слишком много сытой и спокойной, беспроблемной, комфортной жизни, это общество, оставленное Богом, это общество долго не живет" (Соблюден ли в России баланс светского и религиозного?).
В одном из своих интервью отец Всеволод высказал сожаление, что мы в ХХ веке слишком часто шли на компромисс в отношениях с другими могущественными странами вместо того, чтобы пойти на принцип. Так было, например, в истории с карибским кризисом. По мнению отца Всеволода, мы тогда дали слабину. А дальше он сообщил, что сейчас якобы отступать некуда - позади Москва в буквальном смысле этого слова. Мы должны либо сдаться, либо отстоять свой культурный код, даже если расплатой за это будет всеобщее уничтожение. Далее проскальзывает мысль в духе высказываний о войне Достоевского: люди заскучали, людям нужен "драйв", каковым, очевидно, и является война, ведь русские - это по словам отца Всеволода "народ-воин" (Борис Кнорре - об Александре Щипкове и прот. Всеволоде Чаплине).
Еще один близкий по смыслу текст отца Всеволода Чаплина - "Исток конфликта - не в ядерном оружии, но в грехе властолюбия". Он начинается с мысли о том, что христианство нельзя отождествлять с пацифизмом. Насилие для защиты ближнего и Отечества допустимо. Далее обсуждается тема ядерного оружия. Отец Всеволод подчеркнул, что любое оружие, особенно ядерное, - это зло. Но зло, увы, неизбежное в условиях мира, испорченного грехом, где до второго пришествия Господа будет происходить борьба за власть, столкновения между народами. В целом:
"Для христианина есть более важные цели, чем сохранение земной жизни, - это, в первую очередь, достижение вечного блаженства, а это зависит от веры в Бога".
И далее:
"К тому же усиливается влияние мировоззрений, в рамках которых гибель человечества не является абсолютным злом. Для многих верующих вечная жизнь их души гораздо более важна, чем временная, а потерять ее в результате порабощения иноверцами или атеистами намного страшнее, чем погибнуть в результате ядерной войны".
Закончил свое выступление отец Всеволод признанием, что является в рассматриваемом вопросе пессимистом, то есть, по-видимому, он был уверен в том, что ядерный гриб неизбежен. Где-то в Сети я встречал его утвержение, о том что ядерная война не будет всеобщим уничтожением. Погибнут только мегаполисы, а патриархальная и добродетельная провинция выживет.
Однако, Россия - не единственная страна, в которой складывается "теология войны". На самом деле она будет возникать в церковной среде любой страны, которая претендует на мировое господство. И это вполне относится к Соединенным Штатам. Многие их протестантские проповедники и теологи весьма политизированы, и, я думаю, при желании можно написать обширную статью на эту тему. Но я не делаю это, потому что такой текст был бы совсем уж далек от Достоевского.
Некоторые лица среди американских протестантов, думаю, оправдывают военное вмешательство в Ирак, Афганистан, Сирию и Ливию, потому что такое вмешательство несет этим народам ценности демократии. Но помимо такой текущей "теологии войны" можно говорить о "теологии войны" апокалиптической. Скажем, Америка поддерживает Израиль не только по причине сильного еврейского лобби, но и потому что многие консервативные протестанты считают Израиль народом Божьим, который в конце концов примет Иисуса Христа. Более того, Израиль сыграет ключевую роль в событиях последних времен и последняя битва сил добра и зла произойдет именно на его территории в местечке под названием "Армагеддон" (Откр.16:16).
В Книге пророка Иезекииля и в Апокалипсисе - Откровении Иоанна присутствует сюжет о царе Гоге из страны Магог, который незадолго до конца света пойдет войной на народ Божий (Иез.38; Откр.20:7). Его войско будет сожжено огнем с неба. При этом в Книге пророка Иезекииля Гог назван "князем" Роша, Мешеха и Фувала (Иез.38:3). Среди российских протестантов я не один раз сталкивался с толкованием, согласно которому здесь имеется в виду Россия, Москва и Тобольск. И такое понимание этого места, думаю, разделяют некоторые консервативные протестанты Америки.
Евангелие утверждает, что войны будут до конца света. Иисус Христос о последних временах сказал: "услышите о войнах и о военных слухах" (Мф.24:6). В этом смысле надежды на ждущий нас впереди вечный и прочный мир иллюзорны. Владимир Соловьев считал войну "аномалией", а Платон - "естественным состоянием народов".
Есть войны справедливые и несправедливые. Русско-турецкая война 1877-1878 гг. была относительно справедливой, поскольку принесла свободу от власти турок славянским народам Балкан. Однако даже такая война была ужасом. И это отчетливо чувствовал другой русский писатель - Всеволод Гаршин, который по интонациям в чем-то напоминает Достоевского. У Гаршина есть жутковатый рассказ "Четыре дня". В нем описывается бой в лесу с турками.
На героя рассказа бежал турок, огромный и толстый. Турок выстрелил в него, но промахнулся, а потом просто испугался, рванулся назад и запутался в кусте боярышника. И тогда герой рассказа всадил в его грузное тело свой штык, убив его. При этом он сам оказался раненым и в течение четырех дней лежал рядом, наблюдая, как труп его врага раздувается, разлагается и наполняется червями. В конце концов, героя рассказа находят наши, однако ногу ему все же пришлось ампутировать.
Антивоенным пафосом проникнут и рассказ Гаршина "Трус". Его герой осуждает сам феномен войны и не хочет в ней участвовать. Размышляя над сообщением о том, что в бою под Плевной погибло двенадцать тысяч русских солдат, он пытается наглядно представить эту цифру, и оказывается, что если сложить эти трупы плечом к плечу, они растянутся на восемь верст. Антивоенные высказывания героя вызывают отторжение у многих окружающих его людей. Одна девушка в связи с этим назвала его трусом. Однако, вспоминая случаи, когда он оказывался в опасности, герой рассказа приходит к выводу, что он не трус. Он просто не любит войну. Тем не менее, то ли в результате давления окружающих, то ли волей государства он все же оказывается на войне и его там банально убивают.
Теме русско-турецкой войны посвящен еще один рассказ Гаршина "Из воспоминаний рядового Иванова". Натуралистические батальные сцены появляются в нем лишь в самом конце. Большая же его часть посвящена описанию военного похода, марш-броска, а именно тому, как это на самом деле тяжело - идти колонной под палящим солнцем, со стоптанными в кровь ногами. Несколько солдат при этом погибло от солнечного удара.
Здесь уместно вспомнить антивоенные картины русского художника Василия Верещагина. Например, на его картине "Апофеоз войны" изображена огромная пирамида из человеческих черепов, а на картине "Смертельно раненый" - наш солдат, бессмысленно бегущий по полю боя, схватившись за правый бок, около какого-нибудь Коканда, который его зачем-то заставили завоевывать и который мы все равно в конечном итоге потеряли.
Говоря о любви Достоевского к войне, имеет смыcл сравнить его взгляды со взглядами Фридриха Ницше. Между этими философами вообще можно провести целый ряд состоятельных параллелей. Что касается отношения Ницше к войне, то характерным является следующее его высказывание из книги "Человеческое, слишком человеческое" (1878):
"Война необходима. Только мечтательность и прекраснодушие могут ожидать от человечества еще многого (или даже особенно многого), когда оно разучится вести войны" (Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. Минск, 1997, с.273).
Ницше войну подобно Достоевскому прославлял, и это при том, что он был вполне знаком с ее теневыми сторонами. Ницше служил начальником санитарного отряда во время франко-прусской войны 1870-1871 годов. Этот момент излагается, в частности, в книге Викентия Вересаева "Живая жизнь" (М., 1910).
Однажды один друг Ницше попросил рассказать его об опыте пребывания на войне и тот с ужасом и мукой произнес: "Об этом не надо говорить, это невозможно; нужно гнать от себя эти воспоминания!" Он видел кавалерийские полки, сверкающие как тучи, проносящиеся мимо него в атаку. Он видел молодых, здоровых, опьяненных войной мужчин, которые вскоре найдут там свою смерть. Еще менее завидной была судьба других воинов, которые попадут потом в перевязочные пункты с раскроенными головами, раздробленными суставами и распоротыми животами (Вересаев В. Живая жизнь. М., 1991, с.264). И все же Ницше прославил войну, а среди немецких интеллигентных солдат Первой мировой было принято носить с собой в ранцах книгу Ницше "Так говорил Заратустра" (1883-1885).
Война является постоянным спутником человека, начиная с момента его появления на земле, а милитаризм глубоко сидит в природе человека. Не случайно, что дети с увлечением играют с игрушечными солдатиками и в "войнушку". Став взрослым, человек нередко попадает под обаяние поэтики строя, красивого военного мундира и батальных сцен в кино.
В связи с этим вспоминается книга немецкого психоаналитика Эриха Фромма "Анатомия человеческой деструктивности" (1973). Человек является парадоксальным существом. Это существо одновременно креативное, творческое и предельно разрушительное, как для себя, так и для своих ближних.
Здесь же можно сослаться на основателей этологии - науки о поведении животных - Конрада Лоренца и Нико Тинбергена, которые исследовали феномен агрессивности человека и пришли к выводу, что человек - это весьма воинственное животное, агрессивность которого недостаточно сдерживается этологическими механизмами. В этом смысле классикой является книга Лоренца "Так называемое зло" (1963), много раз изданная у нас. В конце книги Лоренц с опаской оценивает проекты генной инженерии по искоренению генов воинственности. Он опасался, что это приведет к ослаблению творческого начала в человеке.
Можно вспомнить роман Станислава Лема "Возвращение со звезд" (1961), который описывает, как в далеком будущем победила политкорректность и пацифизм. Результатом оказалось превращение человечества в собрание посредственных лиц.
Характерно суждение писателя Эдуарда Лимонова из книги "По тюрьмам", который заметил:
"…Такие качества как мужество, доблесть, храбрость, отвага, бравада, произрастают в человеке где-то рядом со способностью на преступление".
Государство просто не могло перетянуть таких людей на свою сторону, предоставить им возможность заниматься рискованными видами деятельности. Такие соображения перекликаются с некоторыми суждениями Достоевского о каторжниках из "Записок из Мертвого дома".
Повторюсь, любовь к войне и к агрессии вообще - это заметный элемент человеческого поведения, который можно обнаружить в самых различных уголках человеческой культуры от элитарной до массовой. Один из примеров такого сорта - песня "Поедем на войну" русской рок-певицы Натальи Медведевой из ее альбома "Трибунал Наталии Медведевой" (1996). Это про то, как хорошо "умереть красиво", и что с автоматом ты чувствуешь себя "как Бог". Заканчивается ее песня на следующем высказывании:
"А в жизни так мало нужно,
Почувствовать себя кем-то,
В руках прохладу оружия,
Запах мужской и терпкий,
В своих глазах призрак дома,
В глазах врага по-другому все...
Поедем на войну!
Поедем на войну!"
Что же касается философии, то война реабилитируется в эссе философа-неформала, "петербургского фундаменталиста" Александра Секацкого "О Духе Воинственности". Для этого философа война является неустранимым и естественным элементом жизни человека на земле, а Дух Воинственности нужно пестовать. Секацкий начинает свое эссе с высказывания Гераклита - "вражда - царь всего". Он ссылается на английского философа Томаса Гоббса, который рассматривал состояние "войны всех против всех" в качестве первичного бульона, из которого возникает все сущее. Наконец, Секацкий цитирует Георга Гегеля, который высказался совсем в духе Достоевского, утверждая о человеческом социуме примерно следующее - для того, чтобы "целое не распалось", а "дух не улетучился", его нужно время от времени потрясать при помощи войн. Секацкий вообще видит в войне признак, отличающий нас от животных. "Война есть чисто человеческое достояние", - пишет он (Секацкий А. О Духе Воинственности / Секацкий А. Сила взрывной волны. СПб.-М., 2005, с.157,161).
Как биолог могу, однако, заметить, что это не так - животные в известном смысле тоже воюют. Пример - массовые конфликты между семьями муравьев за кормовые участки. Если же вернуться к Секацкому то он иллюстрирует "Дух Воинственности" пересказом рассказа Уильяма Фолкнера "Полный поворот кругом". Я воспользуюсь этим пересказом.
Герой рассказа - молоденький лейтенант Военно-морских сил Великобритании, командир торпедного катера, напрашивается к своему знакомому, американскому пилоту, полетать на самолете. А затем моряк предлагает летчику прокатиться на катере и поиграть в игру под названием "бобер". Они выходят вместе на маленьком катере в открытое море. Летчика охватывает тревога, поскольку он начинает понимать, что рыбалкой тут и не пахнет. Тревога переходит в ужас, когда летчик узнает суть задания - приблизиться к вражескому эсминцу, налепить на его бок мину и, отойдя на безопасное расстояние, взорвать ее при помощи дистанционного взрывателя. При этом выясняется, что моряк мертвецки пьян.
Прожекторы немецкого корабля засекают катер, а лейтенант, припав к рулю, радостно улыбается, притоптывает ногой от азарта, уходит от трассирующих пуль. Летчик кричит ему: "Ты что, сумасшедший? Поворачивай назад!" Немыслимыми зигзагами катер все же приближается к эсминцу. Моряк перегибается чрез борт и крепит к судну мину. Удалившись от эсминца, он поворачивает рукоятку и раздается громкий взрыв. Огромный эсминец разламывается посредине, и вверх хлещет фонтан вводы. Лейтенант кричит: "Смотри, бобер! Что я говорил, бобер натуральный, с фонтанчиком!" Но пилот не слышит, что ему говорит лейтенант,- перегнувшись через борт, он блюет.
Понятно, что жизнь человека в этом мире требует изрядной доли мужества. В этом смысле симптоматично другое эссе Секацкого - "Феномен праздничной драки", посвященное роли этого феномена в жизни русской деревни Севера. Секацкий пишет, что даже кратковременный опыт бесстрашия весьма важен для человека. Он может в дальнейшем трансформироваться в очень важные, рискованные формы деятельности, например, в предпринимательство (Секацкий А. Феномен праздничной драки / Секацкий А. Сила взрывной волны. СПб.-М., 2005, с.195).
И все же следует отделять мужественность от военной деятельности. Агрессивность - это атавизм. Он есть либо наследие животного начала в человеке, либо результат первородного греха. Замечу, что в Нагорной проповеди Иисуса Христа сказано не "блаженны храбрые воины", а "блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими" (Мф.5:9).
Лично я рассматриваю войну как ужас, а апологетам войны порекомендовал бы посмотреть очень жестокий фильм Александра Невзорова "Чистилище", посвященный боям в Грозном в январе 1996 года.
Подводя итог сказанному выше, стоит заметить, что в Церкви существует и существовала не только "теология мира", но и "теология войны", опирающаяся на идею войны священной и соображения о благотворности войны для общества. И они во многом перекликаются с мыслями Достоевского из милитаристского рассказа "Парадоксалист". Но я не думаю, что сама "теология войны" является действительно христианским учением, хотя авторы пытаются опереться на Евангелие и соображения, апеллирующие к морали.
Фридрих Ницше свою философию войны все же выстрадал. Во всяком случае, он был санитаром на франко-прусской войне 1870-1871 годов. Что же касается Федора Михайловича, то он не был на войне ни одного дня, но при этом считал возможным учить нас самопожертвованию и мужеству на поле боя. Попав же на реальную войну, он, я думаю, быстро бы отрезвел.
Мысли Достоевского о войне навевают грустные мысли о природе человека вообще и о природе гениальности в частности. Увы, человек по выражению Дмитрия Карамазова "слишком широк", и это соображение можно вполне применить к самому Достоевскому. Рассуждения о единой слезе ребенка мирно уживались в нем с апологией войны, вызывающей лично у меня лишь одно отвращение.
Настоящий документ размещен на сайте RussianLutheran.org с согласия автора. Документ нельзя распространять без разрешения автора.